Otkakva: Личный вопрос к вам, Леона, как к внучке великого человека. Каковы ваши воспоминания о детстве в связи с вашим дедом Владиславом Старевичем?
Леона Старевич: Я его не воспринимала как дедушку, практически он был мне вместо отца. Мы жили вместе в мире фантазий: я — в детском мире, он — в мире режиссера, работал он довольно регулярно до самой смерти. У нас с ним были свои общие привычки. Осенью он специально готовил крошки, насыпал их на подоконник, и птицы слетались к нему на руки и клевали эти крошки с ладоней. И мне это казалось вполне естественным. Действительно, ведь это так просто, по-домашнему, но, согласитесь, это ведь и своего рода мизансцена тоже. Мы сидели с ним вместе, а потом я уходила к себе учить уроки, он продолжал работать. И в последнем своем фильме, в «Собачьей конуре» он даже снял меня.
Ot.: В общем это было семейное дело.
Л.С.: Да, хотя у нас была необычная семья. Я никогда не чувствовала себя частью семьи в привычном смысле этого слова. Я тогда еще не видела фильмов деда они были на нитропленке, но я всегда чувствовала, что в нашем доме было нечто особенное.
Правда, со мной дед поступил не слишком хорошо. Я только в сорок с лишним лет узнала, чисто случайно, что он говорил по-французски, что он даже читал лекции в Сорбонне. Я удивилась: «Как же, неужели он говорил по-французски?». Мне сказали: «Да, конечно, он говорил по-французски, даже почти без акцента».
Со всего мира к нам приезжали люди, чтобы просто поговорить с дедом. причем почему-то только мужчины. И было в этом что-то исключительное. Довольно регулярно к деду приходил врач, торжественно говорил: «Я пришел к вам», и оставался как в гостях. Он был нашим единственным постоянным гостем. Помню, о нем говорили, что он очень умен, приехал из Северной Африки и уже шестой раз женат.
Огромное значение в нашей жизни имел сад, дед водил меня по саду, мы подолгу гуляли вместе. Он был очень молчаливым человеком, или он вообще не разговаривал, или говорил по-русски. Он ходил по саду с такой большой лупой, то и дело рассматривал через нее что-то в траве. А еще мы с ним выращивали помидоры… Вот такие детские воспоминания.
Интерес моего деда к животным и их жизни, судя по его дневнику, начался еще в раннем детстве. Он провел его в большом доме своих дяди и тети. Дом был полон птиц и гостей. Дед жил как в сказке. И чаще сбегал с урока, чем был в классе. Его исключили из гимназии, когда выяснилось, что вместо того, чтобы присутствовать на церковной службе, он всякий раз становился в последний ряд и сбегал. Однажды он вернулся в церковь слишком поздно, когда все уже закончилось, это заметили, его родителей вызвали к директору, а его прогнали. Эта история описывается в его дневнике.
Он мечтал узнать как можно больше. Кроме природы его притягивала техника. Как-то он попросил, чтобы ему подарили фотоаппарат, но ему ответили, что аппараты эти еще не сделаны как следует. Он очень расстроился. писал: «Но когда еще они будут сделаны как следует! Я наверняка никогда этого не дождусь».
Ot.: Как вы полагаете, а его интерес к кино изначально был тоже техническим?
Л.С.: Этот интерес, как мне кажется, можно назвать педагогическим. Ему хотелось выучиться многому и передать эти знания другим. Судя по его дневнику, он чувствовал себя хорошо, только занимаясь своим делом, когда он знал, что он делает и мог научить этому других. Когда он начал заниматься мультипликацией с насекомыми, он стал разбираться, как функционирует жизнь, и эти знания тоже предавал другим.
Когда он делал своих кукол, конструируя их частично из самих насекомых, это казалось ему вполне естественным. Вчера мы видели в Госфильмофонде его фильм «Прекрасная Люканида», снятый с помощью марионеток, которые сейчас хранятся у меня дома. В этих марионетках использованы реальные фрагменты насекомых. Получились такие полунасекомые — полумарионетки. Это ужасно, но это так.
И я росла в этом мире своего деда, где нельзя было прогнать паука, потому что, если вдруг паук решил посидеть здесь, то это его право. А если он сбежит, то сбежит по своей воле. Насекомые были частью нашей повседневной жизни.
Ot.: Каково ваше впечатление о Москве, связано ли оно как-то с историей вашего деда?
Л.С.: Да, это удивительно. Все то, что мы читали в архивах, то что, я пережила… здесь все это конкретизируется. Вот вчера мы были в Доме Ханжонкова, и я увидела место, где Старевич бросал монетки покрытые клеем. Это была его любимая шутка: кто-то эту монетку тихонько подберет, и тут дед протягивает ему руку, здороваясь. А человек, взявший монетку, вынужден прятать руку с приклеившейся копейкой за спиной, стесняться, ужасно себя чувствовать.
Все это происходило в Доме Ханжонкова. Должно было происходить там, судя по его воспоминаниям. Потом Ханжонков создал сценарный отдел и отдел научно-популярного кино. Ханжонков был весь устремлен в будущее. Он говорил людям: «Если вы будете работать со мной, то вы не будете просто чиновниками». И это сближало его со Старевичем.
В Доме Ханжонкова дед часто устраивал такие розыгрыши… на грани. Он всегда жил на грани, всегда был очень корректным, но с чем-то таким слегка издевательским и соленым. Например, он заходил в дамский туалет, переодевшись женщиной, в красных чулках на красивых ногах, пудрился и наблюдал за поведением женщин. Он не был трансвеститом, но он чувствовал себя хорошо в этом костюме, к тому же у него был талант модельера. Он сам рисовал платья и очень тщательно готовил свой костюм к путешествию в дамский туалет. Все, что он там видел, он потом использовал в фильмах: например, то, как прекрасная Люканида лежит на кушетке, как она себя ведет, и как она раскрывается… Но его взгляд всегда был любящим. Или вот в фильме «Крыса городская, крыса полевая»: когда крыса прибывает в Париж и видит прекрасных дам, у него (эта крыса ОН) хвост сразу вздымается, и все всем становится понятно. То есть, конечно, хвост у крысы крысиный, но в воображении появляется совсем иной предмет.
Ot.: Есть ли глубокая разница между русским периодом и французским периодом в творчестве Старевича?
Л.С.: Когда сравниваешь французские фильмы с русскими, находишь и постоянные образы и свидетельства происходящей в творчестве Старевича эволюции. Например, декорации остаются те же самые. Но снимает он в них изощреннее. Лучший пример, это сцены нападение на крепость в «Прекрасной Люканиде» и то же самое — в «Романе о Лисе». Творчество моего деда — это постоянный, настойчивый поиск в одном и том же направлении. Хотя, конечно, есть бросающиеся в глаза различия — так в России он делал больше игровых фильмов, а во Франции больше мультипликации. Многие короткометражные фильмы дополнялись игровыми сценами с детьми, у него снимались его собственные дочери. У меня есть фотографии дедушки и моей мамы, где они готовят декорацию к фильму «Глаза дракона». Говорили, что в этом фильме снималась мама, но я так и не нашла эти кадры.
Ot.: То, что Старевич совместил в своем фильме кукол и людей — это было уникальное решение для того времени…
Л.С.: Все просто. Он работал в мультипликации. Но для того, чтобы заработать больше денег, он вынужден был снимать фильмы с актерами. А ты как думаешь, Мартен?
Франсуа Мартен: Вообще-то все крупные режиссеры того времени снимали игровые фильмы. Старевич увлекался Гоголем и хотел экранизировать его книги. Он мечтал использовать кинематограф, как новое средство передачи содержания классических произведений. Когда он писал сценарий, он сразу воображал, какие трюковые съемки тут понадобятся, в его фильмах постоянно присутствуют двойная экспозиция и мультипликация.
Но вот вчера мы видели фильм с Мозжухиным в роли дьявола в «Ночи перед Рождеством». Старевич по сути превратил там Мозжухина в насекомое (я имею ввиду костюм актера, его грим), и я уверен, что он это сделал нарочно. Он вообще превращал актеров в своеобразные марионетки. Он сам устанавливал мизансцены, сам все решал. У него наверняка были плохие отношения с актерами, он пользовался ими как своими насекомыми-куклами, пусть при этом и добивался успеха.
Л.С.: Старевич был человеком уверенным в себе. Он довольно резко говорил с людьми. У него была цель, и он хотел ее добиться. Когда он уже окончательно поселился во Франции, в 30-ом году ему предложили создать собственную студию как Диснея в Голливуде. Учитывая развитие мультипликации, киноиндустрии, он сразу сказал: «Спасибо, вы очень милы, но я не хочу руководить 200 людьми». Если я не ошибаюсь, за этим стояла идея: «Я не хочу потерять свою душу.»
Ф.М.: Увы, Старевича очень быстро забыли. А ведь он пользовался огромным успехом в России до войны. Большим успехом во Франции в 20-е годы. И до «Романа о Лисе» — а это была работа исключительная по качеству и сделанная им в одиночку — Старевич подписал несколько контрактов, которые не состоялись. Все потому, что он не собирался ничего менять в методике своей работы, а она в корне отличалась от принятой в киноиндустрии.
30-е годы ему уже трудно работать. Невозможно работать самостоятельно. Но он упрямо продолжает делать фильмы. К сожалению в 50-е годы они становятся уже довольно ординарными. К этому моменту Старевич резко ограничивает свою аудиторию, делает фильмы для детей. Его картины исчезают с экранов, и о нем перестают писать. И те, кто сегодня во Франции помнит его фильмы, помнят к сожалению именно фильмы 50-х.Традиционные мультфильмы. А ведь в 10-20-х годах мультипликация Старевича была революционной!
Единственное место, где память о нем сохранилась, это Россия. Странно, он отсюда уехал, но здесь его помнят, в то время как во Франции Старевича только предстоит открыть заново.
Ot.: Как вы полагаете, существует связь между фильмами Старевича и современным авангардом?
Ф.М.: Если взять, например, фильм «Микрокосмос», который вышел на экраны лет пять тому назад, в нем была реализована мечта Старевича заснять реальных насекомых. Но говорить о школе Старевича — это просто теоретизировать… Просто есть люди, которые смотрели его фильмы и любят их.
Однако я считаю, что сам Старевич действительно был авангардистом, потому что он сразу почувствовал, что кино — это новый язык. Может потому он и был всегда таким одиноким, и как художник, и как человек. Поражает его способность прожить целый век и при этом делать то, что он желает и только это, не взирая ни на какие исторические события.
Поражает стремление Старевича создавать идеальный мир, благодать, в общем, нечто абсолютно противоположное двадцатому веку…
Беседу вел Кирилл Разлогов
